Это — не страх за здоровье, как писал Достоевский брату, не страх перед надвигающимся безумием, даже не страх смерти. Это — еще страшнее. Впервые в "Униженных и оскорбленных ", на почве личного опыта болезни 1846 г. писатель подходит к метафизической проблеме. Нечто "безобразное и неумолимое "стоит на пороге сознания и готово вторгнуться в наш "разумный "мир. Это нечто не существует и в то же время может осуществиться в любую минуту, стать перед человеком, как "неотразимый факт ". Оно не повинуется законам логики (и существует и не существует), разум с ужасом его отвергает, а оно в насмешку ему утверждает себя в своем "безобразии ". Оно — ничто, но оно есть; небытие, но существует; темная бездна, перед которой изнемогает рассудок, но которую чует сердце. Небытие — самый мучительный кошмар Достоевского; он преследует его героев: Свидригайлова, Ставрогина, Версилова, Ивана Карамазова. Чтобы избавиться от этого призрака, писатель ищет мистической реальности, подлинного бытия. Его творчество — борьба с фантазмами сознания, поиски онтологической основы бытия.

* * *

В октябре 1846 г. Достоевский начинает выздоравливать. Отношения его с кругом "Современника "становятся все более натянутыми. Свою новую повесть "Господин Прохарчин "он отдает не Некрасову, а Краевскому, редактору "Отечественных Записок ". Происходит ссора. "Скажу тебе, пишет он брату в ноябре 1846 г., что я имел неприятность окончательно поссориться с "Современником "в лице Некрасова… Теперь они выпускают, что я заражен самолюбием, возмечтал о себе и передаюсь Краевскому затем, что Майков хвалит меня… Что же касается до Белинского, то это такой слабый человек, что даже в литературных мнениях у него пять пятниц на неделе ".

Расхождение с "Современником "выростает в его воображении в борьбу не на жизнь, а на смерть со всеми. Снова звучит голос Голядкина: "Мне все кажется, признается он, что я завел процесс со всею нашей литературою, журналами и критиками… и устанавливаю и за этот год мое первенство на зло недоброжелателям моим ".

Тщеславие и вызывающее высокомерие молодого писателя оттолкнули от него литераторов. Началась беспощадная травля, посыпались насмешки, и эпиграммы. Такие "развенчания "знаменитостей были вполне в нравах тогдашних журнальных кругов. Авдотья Панаева пишет: "С появлением молодых литераторов в кружке, беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах. Особенно на это был мастер Тургенев, он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался. У Достоевского явилась страшная подозрительность. Он заподозрил всех в зависти к его таланту и почти в каждом слове, сказанном без всякого умысла, находил, что желают умалить его произведения, нанести ему обиду. Он уже приходил к нам с накипевшей злобой, придирался к словам, чтобы излить на завистников всю желчь, душившую его. Вместо того, чтобы снисходительно смотреть на больного, нервного человека, его еще сильнее раздражали насмешками ". Картину травли "больного человека "дорисовывает Григорович: "Неожиданность перехода от поклонения и возвышения автора "Бедных людей "чуть ли не на степень гения к безнадежному отрицанию в нем литературного дарования могла сокрушить и не такого впечатлительного и самолюбивого человека, каким был Достоевский. Он стал избегать лиц из кружка Белинского, замкнулся весь в себе еще больше прежнего и сделался раздражительным до последней сетпени. При встрече с Тургеневым Достоевский, к сожалению, не мог сдержаться и дал полную волю накипевшему в нем негодованию, сказав, что никто из них ему не страшен, что дай только время, он всех их в грязь затопчет… После сцены с Тургеневым произошел окончательный разрыв между кружком Белинского и Достоевским. Он больше в него не заглядывал. На него посыпались остроты, едкие эпиграммы, его обвиняли в чудовищном самолюбии, в зависти к Гоголю ".

Тургенев распространил слух о том, что Достоевский требовал напечатать "Бедные люди "с золотой каймой. Эту нелепую сплетню повторяют в своих воспоминаниях Григорович» Панаев и Анненков. В 1888 г. Леонтьев передает, что Тургенев рассказывал ему эту историю в то время, как Достоевский был на каторге: "Таким молодым людям, как вы, говорил он, из личного достоинства не надо при первых успехах давать волю своему самолюбию. Вот как, например, случилось с этим несчастным Достоевским. Когда отдавал свою повесть Белинскому для издания, так увлекся до того, что сказал ему: "Знаете, мою‑то повесть надо бы каким нибудь бордюрчиком обвести ". Коллективному творчеству Тургенева и Некрасова принадлежит "Послание Белинского к Достоевскому ", начинающееся строфой:

Витязь горестной фигуры,

Достоевский, милый пыщ,

На носу литературы

Рдеешь ты, как новый прыщ…

В заключение Белинский просит:

Ради будущих хвалений,

(Крайность, видишь, велика),

Из неизданных творений

Удели не "Двойника ".

Буду няньчиться с тобою,

Поступлю я, как подлец,

Обведу тебя каймою,

Помещу тебя в конец.

Тургенев рассказывал И. Павловскому, что однажды Достоевский вошел к нему в ту самую минуту, когда собравшиеся у него гости (Белинский, Огарев, Герцен), смеялись над какой то "глупостью ". Он принял это на свой счет, выскочил во двор и час гулял там на морозе. Когда Тургенев разыскал его, тот воскликнул: "Боже мой! Это невозможно! Куда я ни приду, везде надо мной смеются. К несчастью, я видел с порога, как вы засмеялись, увидавши меня. И вы не краснеете? "Рассказ мало достоверен, но хорошо передает "атмосферу ", создавшуюся вокруг затравленного писателя. Неприкрытой злобой дышат воспоминания И. Панаева: "Его (Достоевского) мы носили на руках по городским стогнам и, показывая публике, кричали: "Вот только что народившийся маленький гений, который со временем своими произведениями убьет всю настоящую и прошедшую литературу. Кланяйтесь ему! Кланяйтесь! "По свидетельству жены И, Панаева, Авдотьи Панаевой, у Некрасова с Достоевским произошло бурное объяснение из‑за поэмы "Рыцарь горестной фигуры\ Достоевский выбежал от него "бледный, как полотно ", а Некрасов после ухода его жаловался Панаевой: "Достоевский просто сошел с ума!… Явился ко мне с угрозами, чтобы я не смел писать мой разбор на его сочинение в следующем номере. И кто это ему наврал, будто бы я всюду читаю сочиненный мною на него пасквиль в стихах! До бешенства дошел ".

Расхождение Достоевского с кругом "Современника "и травля, в которой участвовали такие большие люди, как Тургенев и Некрасов, принадлежат к постыдным страницам нашей литературной жизни. Ненависть Достоевского навсегда сосредоточилась на Белинском и Тургеневе, как на воплощении всего зла "петербургского периода русской истории ". Этой враждой в большой мере было предопределено развитие его мировоззрения.

****

В конце 1846 г. круг знакомых Достоевского резко меняется. Поссорившись с окружением Белинского, он сходится с братьями Бекетовыми, в гостеприимном доме которых собиралось большое и веселое общество. Велись живые беседы, обсуждались литературные новости: совершались прогулки. Григорович рассказывает: "Раз мы всей компанией согласились сделать большую экскурсию, отправиться пешком в Парголово, провести ночь на Поклонной горе над озером ".

К тому же году относится знакомство писателя с литературным салоном Майковых. По словам доктора Яновского, Достоевский разбирал там "со свойственным ему атомистическим анализом "характеры произведений Гоголя, Тургенева и своего "Прохаочина ". "И все это, пишет Яновский, продолжалось иногда с прибавлением хорошей музыки и пения, а большей частью в словесных прениях и отстаиваниях убеждений до трех, и даже иной раз до четырех часов утра… "Дружба с Аполлоном Майковым сохранилась у Достоевского на всю жизнь.